Практически все криминологи солидарны во мнении о необходимости изучения уголовно-правовой регламентации ответственности за те или иные преступления в исторической ретроспективе. Такое понимание существовало еще в дореволюционной уголовно-правовой доктрине. Н.С. Таганцев по этому поводу как об очевидном писал о важности значения исторического толкования применительно к действующему законодательству, и о том, что для изучения определенного юридического  института просто необходимо исследовать его судьбу, «т.е. те поводы, в силу которых появилось данное учреждение, и те видоизменения, которым подверглось оно в своем историческом развитии» [1; с. 21].

Однако по вопросу, с какого именно периода следует начинать изучение, единого мнения не существует. Так, ряд исследователей полагают, что изучение должно быть начато с того исторического периода, когда уголовно-правовые нормы приобрели вид, наиболее напоминающий современные нормы, т.е., думается, именно тогда, когда уровень законодательной техники становится уже достаточно высоким, тогда как другие исследователи, напротив, считают, что изучение правовых явлений и их правовой регламентации (включая её уголовно-правовую составляющую) должно происходить со времен образования государственности и фиксации письменных норм в источниках права.

Ярким выразителем второй позиции является, например, Е.В. Тарасова полагающая, что необходимо рассматривать развитие норм с начала их зарождения, когда они были еще не уголовными в собственном смысле [2; с. 66]. Мы разделяем позицию этих исследователей и полагаем, что изучение должностных преступлений также должно происходить с момента первой письменной фиксации ответственности за их совершение. Наш анализ показал, что ни в одной из редакций «Русской правды» такая ответственность не была предусмотрена, хотя должностные преступления, проистекающие из особенностей человеческой природы, безусловно, были уже тогда. Однако ряд исследователей полагают, что такой раннефеодальный документ, фиксировавший нормы обычного права, как «Русская правда», предусматривал ответственность за преступления прежде всего для простолюдинов, а лица, наделенные со стороны князя властью и осуществлявшие в качестве таковых должностные полномочия, в любом случае к ним не относились, и, совершая должностные проступки и/или преступления, несли ответственность не на основании норм обычного права, письменную фиксацию которых мы имеем в «Русской правде», а согласно княжеской воле, определявшей наказание для каждого их них казуально, т.е. индивидуально в каждом конкретном случае.

В известных нам источниках первые попытки установить уголовную ответственность за превышение и злоупотребление должностными полномочиями были осуществлены только в XVI веке в Судебнике 1550г [3; с. 82-83]. Несмотря на то, что круг этих субъектов на протяжении столетия несколько раз расширялся, однако разграничение должностных лиц в зависимости от исполняемых ими должностных функций было осуществлено только в Соборном Уложении 1649 года. В этом нормативно-правовом акте был не только расширен круг субъектов, относящихся к лицам, выполняющим должностные функции (они также были дифференцированы на ратных лиц и лиц, отправляющих правосудие), но и расширен перечень составов преступлений за совершенные ими преступные деяния. К примеру, судьи могли нести ответственность за вынесение ими неправосудных приговоров, если они были ими вынесены под воздействием лихоимства. С ним, как с разновидностью коррупционной преступности, старались бороться, тогда как мздоимство даже не было криминализировано.

Прорыв в уголовно-правовой регламентации ответственности за должностные преступления был совершен первым русским императором-реформатором. Именно в эпоху Петра I в 1724 году был принят «Генеральный регламент коллегий», в котором была установлена ответственность за должностные преступления вне зависимости от того, были ли они совершены умышленно или по неосторожности (« с умыслом» или «оплошкою»), Спустя месяц в феврале этого же 1724 года император ужесточил ответственность за совершение этих преступлений, хотя ранее предполагалась ссылка на галеры и штраф с отрешением от должности, однако, сравнив совершивших эти преступления с изменниками во время битвы, Пётр I повелел и поступать с ними соответственно: помимо полной конфискации, к ним применялась натуральная или политическая смерть.

В петровском законодательстве не употреблялось понятие превышения полномочий. Оно впервые появилось только в 1811 году в п. 1 главы 279 «Общего учреждения министров» и первоначально относилось только к министрам, а не ко всем должностным лицам. Считалось, что министр превысил свои полномочия, если он действовал в обход законов, уставов или учреждений, был и второй случай превышения полномочий: если он, минуя общепринятый порядок, подпишет распоряжение, которое потребует принятия нового закона или постановления. Однако в этом НПА содержались и исключения из общего правила, когда министр не считался превысившим свои полномочия:

• министр особенно на какой-либо случай был верховной властью уполномочен (т.е. императором);
• в чрезвычайных каких-либо случаях примет решительную меру и по принятии ее окажется:

—  что она в видах общей безопасности была необходима;

—   что по настоятельности случая не мог он, не попустив видимой опасности, отлагать сию меру до высшего разрешения [4; с. 122].

Министр нес личную ответственность перед императором, поэтому появление таких исключений из общего правила было вполне объяснимо как в первом случае, так и во втором, когда он вынужден был действовать в условиях чрезвычайной ситуации. Было и третье исключение из общего правила, когда, несмотря на предпринятые министром действия, они не потребовали принятия нового закона. На наш взгляд, исходя из этого положения, в чистом виде исключением это положение назвать нельзя, поскольку оно не выходит за рамки общего правила превышения министерских полномочий. Надо отметить, что эти исключения сохранились и в последующих нормативно-правовых актах, но стали распространяться не только на министров, но и на других государственных сановников, действовавших по поручению императора.

Ответственность для всех должностных лиц, а не только министров, наступила только с принятием в 1832 году «Свода законов», в котором появилась формулировка, что именно следует считать превышением полномочий. С незначительными дополнениями оно практически полностью было воспроизведено в принятом в 1845 году «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» [5].

Принятие этого акта вызвало большое количество доктринальных дискуссий, связанных с анализом преступлений, помещенных в главу 2 «О превышении власти и противозаконном оной бездействии» пятого раздела этого НПА. Основные дискуссии развивались по следующим направлениям: возникли научные споры, что именно следует считать объектом данных преступлений и проступков, является ли объект единым для всех должностных преступлений, или их стоит разграничивать именно по способу совершения преступных деяний, а не по объекту, будут ли эти преступления только умышленными, или они могут совершаться и по неосторожности, каков мотив этих преступлений, и можно ли относить к ним преступные деяния, совершаемые с корыстным мотивом, а не только совершенные, исходя из ложно понятых интересов службы. Довольно долго продолжались дискуссии на тему, как разграничить служебные преступления, от «общих» преступлений, совершаемых служащими. В итоге по этому вопросу был достигнут консенсус: при квалификации служебных преступлений следовало обращать внимание на то, использовались ли при совершении преступных деяний служебное положение и служебные полномочия субъекта, совершившего преступное деяние.

Судебная практика (разъяснения Сената, имевшие значение прецедентов толкования) не всегда могла однозначно разрешить имеющиеся споры, поскольку в некоторых случаях по разным делам давала прямо противоположные разъяснения, как например, можно ли считать такие преступления только умышленными. Хотя по некоторым делам именно разъяснения Сената поставили окончательную точку в дискуссиях. Так, например, в 1873 году было принято решение, что служебные преступления могут совершаться только лицами, облаченными служебной властью, даже если в их деяниях принимали участие частные лица. Важным представляется и разъяснение данное Сенатом по поводу того, что именно следует считать важным, особо важным и не важным превышением полномочий, хотя ранее это определялось судейским усмотрением, однако в разъяснении Сената, такое правомочие хотя и было оставлено за судьями, но было указано, что следует обращать внимание на последствия превышения полномочий и обстоятельства конкретного дела.

Хотя понимание того, что такие преступления могут совершаться только специальными субъектами, находящимися на государственной или общественной службе (предполагавшей занятие выборной должности), уже было, однако ни в доктрине, ни в тексте НПА не было формулировки понятия должностного лица (хотя попытки сформулировать понятие «служащего» предприняты были), как и разграничения между составами преступлений «Злоупотребление должностными полномочиями» и «Превышение должностных полномочий».

По-видимому, общество относилось к таким преступлениям довольно терпимо, считая их свойственными человеческой природе. Статистические исследования Н.В. Муравьева, проведенные им за период с 1872-1874 года, показали большое число оправдательных приговоров по этим составам преступлений (до 60%), в том числе, и при рассмотрении этих дел судом присяжных, где процент оправдательных приговоров был чуть меньше -57 % [6; с. 821], однако такие оправдательные проценты (в два раза большие, чем по общеуголовным преступлениям) свидетельствует именно об этом.

 Подготовленный проект нового Уложения 1903 года [7], так и не вступивший в законную силу полностью (кроме раздела, регулирующего уголовную ответственность за совершение государственных преступлений, всё же введенного в действие, в остальных случаях, действовало Уложение о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1885 года [8]), во-первых, значительно расширил общее число составов преступлений, устанавливающий ответственность за совершение должностных преступлений (их стало 52), причем признавалось, что они могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности, ответственность отягчалась, если происходило их совершение с корыстным мотивом, а сами преступления имели тяжкие последствия (из чего можно сделать вывод, что они были преступными деяниями с материальным составом), во-вторых, в связи с улучшением уровня юридической техники, в этом акте стал активно использоваться такой её приём как дефинирование, поэтому появилось определение кто такой «служащий». Из определения, данного в этом НПА, было ясно, что это «всякое лицо, несущие обязанности или исполняющее временное поручение по службе государственной или общественной, в качестве должностного лица, или полицейского или мещанского управления» [9; с. 68]. В-третьих, впервые в этом акте появилось понятие «злоупотребление служебными полномочиями», однако не в качестве самостоятельного служебного преступления, а как упоминание в Общей части Уложения, которое усиливало наказание за составы служебных преступлений, предусмотренных в части Особенной.

Интересно, что в этом акте сохранилось понятие «административной гарантии», которая впервые была закреплена в 1832 году в «Своде законов», сохраняясь на протяжении всего ХIХ столетия в ст.ст. 1080, 1088 Судебных уставов 1864 года. Её сущность заключалась в том, что на уголовное преследование лиц, занимающих служебную должность (а в императорской России разграничивали служебную и служительскую должность, к числу занимавших последнюю, например, относились сторожа, которые также считались субъектами служебных преступлений), необходимо было получать согласие непосредственного начальства этих людей, которое само решало, что делать с таким виновным субъектом: следует ли доводить дело до суда, либо необходимо прекратить уголовное дело. Как представляется, в данном случае это плохо способствовало реализации принципов законности, неотвратимости наказания и личной ответственности за содеянное.

Первоначальный отказ от правовой традиции Российской империи сменился осознанием того, что без прежних наработок правовых школ вряд ли удастся создать законодательство новой страны Советов. Однако нам представляется, что заявления некоторых советских исследователей о создании к 1921 году стройной системы должностных преступлений и их уголовно-правового регулирования является ошибочным и некорректным [10; с. 58]. Хотя уже в первые годы заговорили о возможных злоупотреблениях лиц, облаченных доверием новой революционной власти [11], и некоторые акты, пусть и некодифицированного характера [12, 13, 14] были посвящены борьбе с такими злоупотреблениями, дискредитирующими установившуюся советскую власть, однако не устоялся даже понятийный аппарат, поскольку сначала (1918г) в актах молодой советской республики фигурировали «чиновники», параллельно этому термину употреблялось понятия «должностные лица» без легальной формулировки дефиниции [15, 16, 17], а также «лица, состоявшие на государственной и общественной службе», а с 1921 года и «лица, состоявшие на государственной общественной и союзной службе» (в актах, посвященных борьбе со взяточничеством).

В первом кодифицированном уголовном законе 1922 года [18] в ст.ст. 105 и 106 наряду с другими четырнадцатью составами должностных преступлений в качестве отдельных составов было предусмотрено как превышение (ст.106), так и злоупотребление должностными полномочиями (ст.105). В статье 105 в примечании также давалось определение должностного лица, при этом, согласно воззрениям советских руководителей, должна была постепенно стираться грань между населением и должностными лицами, поэтому должностные лица понимались очень расширительно: какую бы пусть и незначительную должность не занимало такое лицо, оно все равно считалось выполняющим должностные функции, предоставленные ему государством.

В следующем кодифицированном НПА 1926 года [19], принятие которого было обусловлено созданием СССР и, в связи с этим, необходимостью модернизации и приведения в соответствие с союзными основами уголовного законодательства, разграничение злоупотребления должностными полномочиями и властью, а также их превышение сохранилось, однако изменилась нумерация статей (соответственно, они стали статьями 109 и 110) и в их текст были внесены определенные редакционные правки. Статья 109 УК РСФСР 1926 года, сохранив примечание, дававшее легальное определение понятию «должностное лицо», получила и второе примечание, в котором была предоставлена определенная «административная гарантия» работникам профсоюзов, и принадлежности которых к должностным лицам происходили доктринальные споры: «Должностные лица профессиональных союзов за совершенные ими служебные преступления, если они привлечены к ответственности по постановлениям профессиональных союзов, отвечают как за преступления должностные». Обратим внимание на то, что если предыдущий УК РСФСР 1922 года говорил о возможности совершения таких преступлений только когда и если лицо было облачено должностными полномочиями, то в новом кодексе ещё добавилось понятие злоупотребление властью или её превышение, что на практике означало возможность совершения преступлений не только в связи с исполняемыми служебными обязанностями, но и путем тех возможностей, которые возникли у должностного лица в связи с занимаемым положением (связи, должностной авторитет и иные способы влиять на ситуацию, возникшие вследствие должностного положения).

Доктринальные дискуссии том, можно ли считать представителей негосударственных организаций, в том числе акционерных обществ, профсоюзных работников, колхозников и т.п., должностными лицами, в которых принимали участие виднее советские ученые того времени, прекратились со сворачиванием НЭПа. Однако в момент их проведения судебная практика в Постановлении Пленума Верховного суда РСФСР от 7 февраля 1927 г. настаивала на максимально широкой трактовке понятия «должностное лицо» и, в том числе, на приравнивании лиц, действующих по договору поручения и иным подобным сделкам при этом как должностное лицо на основании выданных им мандатов могут быть приравнены по ответственности к таковой применяемой к должностным лицам. В 1936 году Верховный суд разрешил применять по принципу аналогии составы должностных преступлений к заключенным, если они выполняли по поручению администрации лагеря административно-хозяйственные и должностные функции.

В обоих первых советских уголовных кодексах должностные преступления в виде злоупотребления должностными полномочиями и властью, или их превышения могли были быть совершены не только умышленно, но и по неосторожности (в форме небрежности). К неосторожным преступлениям причислялись и действия должностных лиц, совершенные в интересах службы, пусть и неправильно понятых, и также в пользу третьих лиц, тогда как должностные преступления, совершенные с корыстным мотивом, считались только умышленными. В некоторых случаях лица, признанные виновными в совершении преступления, предусмотренного ст. 110, могли быть приговорены к высшей мере социальной ответственности, если при квалификации их деяний было усмотрено наличие «особо отягчающих обстоятельств». Данный квалифицирующий признак законодательно не раскрывался, оставаясь на усмотрение суда, но в научной литературе того времени к таким обстоятельствам обычно относили два: преступления, совершенные работников центрального хозяйственного аппарата, и преступления, совершенные при заключении торговых сделок с иностранными государствами [20; с. 37].

УК РСФСР 1960 года [21], в целом сохранив модель разграничения злоупотребления должностными полномочиями и властью, или их превышением, заложенную в УК РСФСР 1926 года, несколько видоизменил легальное понятие должностного лица, отразив в нем произошедшие в жизни страны перемены, связанные с полным огосударствлением экономики (сохранилось упоминание только о государственной и общественной службе). Данные нормы (ст.ст. 170 и 171 УК РСФСР 1960г) оставались в неизменности на протяжении 36 лет, и их корректировка была связана с проведением горбачевский реформ в период перестройки, когда появились разные формы собственности. Тогда стали задумываться над необходимым разграничением служебных преступлений и собственно должностных, которые соотносятся между собой как целое и часть. Было очевидно, что преступления, совершенные работниками негосударственных предприятий в связи с выполнением ими управленческих и административно-хозяйственных функций, имеют меньшую степень общественной опасности, чем должностные преступления, совершенные служащими государственной власти и местного самоуправления, подрывающие авторитет публичной власти.

Однако окончательное законодательное решение этого вопроса последовало только в УК РФ 1996 года, построенному по объектному принципу, в связи с чем в новом кодифицированном уголовном законе эти составы преступлений помещены в разные разделы, а именно: в раздел «Преступления против экономики» и в раздел «Преступления против государственной власти». Но и новый кодекс сохранил разделение составов преступлений: как злоупотребление должностными полномочиями, так и их превышение. Вместе с тем, модель нового кодекса, скорее, напоминает положения УК РСФСР 1922 года, поскольку из диспозиции обоих составов оказалось устранены понятия злоупотребления должностным положением и его превышение, что на первых порах вызывало большие сложности у правоприменителей, привыкших работать по старой советской модели.

Итак, исследование показало, что уголовно-правовая регламентация ответственности за злоупотребление должностными полномочиями и их превышение прошла долгий путь эволюционного развития. Та модель этих преступлений, которая сложилась в ст.ст. 285 и 286 УК РФ, берет свое начало в УК РСФСР 1922 года, когда эти составы преступлений впервые были выделены в качестве самостоятельных. Модель уголовных кодексов РСФСР 1926 и 1960 гг., в которой были криминализированы не только злоупотребление должностными полномочиями и их превышение, но и злоупотребление властью/должностным положением и их превышение, объединенные в двух составах, справедливо подвергалась критике криминологов, обоснованно полагавших, что нельзя, исходя из правил законодательной техники, в рамках одной статьи объединять два разные состава преступление.