По мере трансформации системы публичной власти в России возрастает потребность в нормативной конкретизации границ региональной законодательной инициативы. Возрастающая плотность нормативного массива, регулирующего обеспечение прав и свобод человека, неизбежно обостряет проблему согласованности компетенций между федеральными и региональными структурами. В условиях современной российской федеративной модели оно напрямую влияет на гарантии прав и свобод человека.

Проблема заключается в отсутствии устойчивого механизма, позволяющего четко отграничить границы допустимого нормативного воздействия субъектов Российской Федерации при регулировании отношений, непосредственно затрагивающих статус личности. Современные изменения в системе публичной власти ориентированы на формирование единой управленческой структуры. Этот шаг сопровождается институциональным укреплением вертикальных связей между уровнями государственной власти. Практика демонстрирует примеры как избыточной автономии, ведущей к правовому дроблению, так и чрезмерной централизации, нивелирующей федеративное начало. Эти противоречия обостряются в условиях трансформации концепции «единой системы публичной власти», при которой фактическая и юридическая структура механизма правового регулирования могут вступать в конфликт.

Федеративное устройство государства основано на распределении властных полномочий между федеральным и региональными уровнями. В теории это обеспечивает устойчивость внутренней структуры государства и позволяет адаптировать правовое регулирование к особенностям отдельных территорий.

Российская модель федеративного устройства исторически развивалась в рамках конфигурации, тяготеющей к централизации. Несмотря на провозглашенное в Основном законе [1] равноправие субъектов, в действительности правовая инициатива регионов во многом ограничена установленными рамками. Особенно это проявляется в сферах, затрагивающих конституционные гарантии личности. Современное понимание федерализма в правовой доктрине дополняется концепцией вертикальной интеграции публичной власти. Ее отличительной чертой выступает одностороннее влияние центра на структуру и деятельность субъектов при формальном сохранении их самостоятельности. Федеральный центр фактически приобретает инструмент воздействия на региональное нормотворчество, выходящий за рамки конституционно закрепленного равновесия.

В то же время сама идея разграничения полномочий по предметному признаку сохраняет значимость. Она позволяет фиксировать сферы исключительного регулирования и тем самым ограничивать вмешательство органов, не обладающих соответствующей компетенцией. Подобное разграничение способствует обеспечению устойчивости и предсказуемости нормативного регулирования. Нормативное разграничение предметов ведения и полномочий оказывает прямое воздействие на формирование средств правового воздействия в различных сферах общественной жизни.

Правовое разграничение предметов ведения и полномочий в федеративном государстве, где защита прав человека провозглашена высшей ценностью, требует предельной точности в установлении границ нормативной активности каждого уровня власти. Конституционные правила разграничения включают прямые указания на сферы исключительного или совместного регулирования.

На практике это означает следующее: субъект вправе разрабатывать собственные правовые акты до момента принятия соответствующего федерального закона. Однако после установления единых нормативных рамок региональные нормы теряют самостоятельность и подлежат приведению в соответствие. Такой подход позволяет сохранять баланс между региональной спецификой и необходимостью единообразного регулирования на федеральном уровне.

Нормативная инициатива регионов не может существовать в отрыве от принципа соразмерности. Любое регулирование, изменяющее содержание свободы или создающее новые ограничения, должно быть оправдано не административной целесообразностью, а реальной необходимостью. Наблюдается закономерность: чем более чувствителен объект регулирования с точки зрения конституционных прав, тем строже ограничивается возможность субъектов вмешиваться в соответствующие отношения. Федеральный центр, обладая приоритетом в установлении базовых стандартов, формирует каркас, за пределы которого выход возможен лишь в случае дополнительной защиты, но не ограничения прав [5, с. 10].

Региональное законодательство, направленное на обеспечение прав человека, нередко становится полем экспериментов, отражающих локальные социальные реалии. В условиях федеративной модели такая вариативность нормативных подходов допустима, но только при соблюдении установленного конституционного порядка компетенционного распределения. Пределы самостоятельности субъектов фиксируются не только в тексте Основного закона, но и в правовых позициях, выработанных в практике Конституционного Суда Российской Федерации.

Одним из показательных примеров выступает сфера кадровой политики в судебных и правоохранительных органах. Несмотря на конституционное признание данной области предметом совместного ведения, механизм взаимодействия между федеральным и региональным уровнями остается централизованным. Вопросы назначения, аттестации и ответственности рассматриваются через призму единых стандартов, сформулированных на уровне Федерации [3, с. 25].

Другим примером является законодательное регулирование выборов. Хотя в этом вопросе субъекты вправе вводить дополнительные механизмы реализации избирательных прав, практика показала, что любое отклонение от федеральных принципов воспринимается как потенциальная угроза единству избирательной системы.

Эти примеры демонстрируют общий вектор: законодательная инициатива субъекта в сфере прав человека возможна лишь в пределах, строго очерченных как вертикальными, так и горизонтальными правовыми рамками. Вертикальная составляющая выражается в приоритете федеральных стандартов. Горизонтальная – в необходимости согласования инициативы с общими принципами справедливости, правовой определенности и предсказуемости правоприменения.

Конституционные поправки 2020 г. ознаменовали начало новой фазы институционального развития федеративной модели. В результате обновлений был усилен тезис о единстве публичной власти, что нашло отражение как в конституционном тексте, так и в нормативной практике. Принцип разграничения полномочий между уровнями государственной власти, ранее выступавший как выражение федерализма, оказался встроен в модель вертикального управления. Его содержательная сущность трансформировалась, уступив место концепции управляемой согласованности.

Принцип взаимодействия между органами власти различных уровней, ранее носивший преимущественно декларативный характер, начал воплощаться в конкретных институциональных решениях. В таких условиях субъектам остается минимальное пространство для адаптации правового регулирования под региональные особенности. Федеральный закон от 21.12.2021 №414-ФЗ «Об общих принципах организации публичной власти в субъектах Российской Федерации» [2] институционализировал модель единой системы публичной власти, положив начало процессу выстраивания вертикали, при которой юридическое равенство субъектов сохраняется преимущественно в декларативной форме. Взаимодействие центра и регионов строится по схеме субординации, а не паритетного диалога, что особенно заметно в правотворчестве: федеральный закон «вытесняет» нормы субъектов, а те обязаны в краткий срок обеспечить их формальное воспроизведение [4, с. 5].

Сложность заключается не только в ослаблении субъектной нормативной автономии, но и в правовой неопределенности критериев допустимости вмешательства Федерации в совместно регулируемые сферы. Унификация законодательства, достигнутая за счет ограничения вариативности региональных моделей, подрывает гибкость правовой системы, особенно в отношении механизмов обеспечения гарантий личности.

В результате сложившаяся в России система разграничения полномочий между уровнями публичной власти демонстрирует устойчивое смещение от федеративной вариативности к нормативной унификации. Наиболее отчетливо эти изменения заметны в области регулирования прав и свобод, где все большую роль начинает играть централизованная модель законотворчества. Даже при внешне сохраняющемся разделении полномочий реальная автономия субъектов в законотворчестве оказывается существенно ограниченной. В условиях усиления вертикали публичной власти возможности регионов в самостоятельной разработке правовых механизмов, затрагивающих статус личности, оказываются существенно лимитированы. Законодательная активность субъектов возможна лишь постольку, поскольку она соответствует установленным федеральным стандартам и способствует усилению, а не сужению, объема правовых гарантий.