Проблема незаконного вылова водных биологических ресурсов на протяжении последних лет остаётся одной из наиболее острых в сфере природоохранного законодательства России. По данным Федерального агентства по рыболовству, в 2025 году выявлено 4 943 нарушения правил рыболовства, что соответствует уровню аналогичного периода 2024 года [4]. Из них 197 случаев содержали признаки уголовных преступлений, что на 14% меньше по сравнению с предыдущим годом. При этом стоит отметить, что значительная часть правонарушений не доходит до стадии уголовного преследования из-за сложности определения степени общественной опасности деяния и размера причинённого ущерба.

Важно указать, что тема разграничения ответственности при квалификации правонарушений в сфере экологического права традиционно находится в центре внимания как законодателя, так и правоприменителя. Как отмечает А. В. Гуреева, у экологических правонарушений «высокая степень общественной опасности, так как их объект – стабильность окружающей среды и природно-ресурсный потенциал» [9].

В этой связи особую значимость приобретает правильное разграничение уголовной и административной ответственности за такие деяния, что напрямую влияет на эффективность охраны природных ресурсов и восстановление нарушенных экосистем.

Следует отметить, что ответственность за незаконную добычу водных биологических ресурсов в уголовно-правовом порядке установлена в статье 256 Уголовного кодекса Российской Федерации [1]. Преступным такое деяние признаётся в случаях, когда причинён значительный ущерб либо присутствуют отягчающие обстоятельства (использование запрещённых средств лова или осуществление промысла группой лиц).

Административно-правовые меры применяются по статье 8.37 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях [2] и охватывают ситуации, когда действия нарушителя не влекут крупного ущерба и не содержат признаков состава преступления.

Однако на практике разграничение между уголовной и административной ответственностью за незаконную добычу (вылов) водных биологических ресурсов вызывает значительные трудности. Зачастую это проявляется из-за отсутствия единых критериев квалификации деяний и недостаточной согласованности норм смежных отраслей права.

Как справедливо отмечает Капинус О. С., «диспозиции ст. 8.38 КоАП РФ и ст. 257 УК РФ, предусматривающих ответственность за нарушение правил охраны водных биологических ресурсов, фактически идентичны, что неизбежно порождает правоприменительную неопределённость» [10].

Основная проблема заключается в отсутствии единых критериев определения «существенного» или «крупного» ущерба, что приводит к неоднородности судебной и следственной практики.

Эти трудности особенно заметны в регионах с высоким уровнем промысловой активности. Так, по данным отраслевой системы мониторинга Федеральное агентство по рыболовству (ЦСМС), в России с начала 2025 года вылов водных биологических ресурсов превысил 4 млн тонн, в том числе на территорию Дальневосточного бассейна приходится более 3,1 млн тонн [5].

В связи с этим, проблему отсутствия единых критериев «существенного» и «крупного» ущерба можно наглядно проанализировать на примере судебной практики Дальневосточного федерального округа.

Так, в Томпонском районе Республики Саха (Якутия) подсудимый был привлечён к уголовной ответственности за незаконную добычу рыбы, ущерб от которой составил 120 400 рублей [6]. При этом в Камчатском крае аналогичные действия (вылов 33 экземпляров горбуши с ущербом 135 000 рублей) также квалифицированы по ч. 1 ст. 256 УК РФ [7].

В то же время в Хасанском районе Приморского края незаконный вылов 20 особей трепанга с использованием запрещённых орудий был квалифицирован по ч. 2 ст. 8.37 КоАП РФ, то есть как административное правонарушение, несмотря на то, что биологическая и рыночная ценность трепанга выше, чем у лососевых видов [8].

Таким образом, при сходных обстоятельствах незаконной добычи ценных видов водных биоресурсов одни суды квалифицируют деяние как преступление, а другие ограничиваются административным наказанием. Такая разнородность иллюстрирует отсутствие единых стоимостных критериев ущерба и различия подходов к его оценке, что приводит к непоследовательности применения законодательства и снижает предсказуемость судебной практики.

Как справедливо отмечает Марценковская Ю.М., правоохранительные органы зачастую применяют нормы на своё усмотрение: «одни определяют крупный ущерб в зависимости от веса выловленного, другие – от количества выловленных особей либо от размера ущерба в стоимостном выражении» [11].

Стоит указать, что проблема неоднородности судебной практики тесно связана не только с оценкой размера ущерба, но и с установлением субъективной стороны деяния, от правильного определения которой зависит квалификация правонарушения.

В этой связи целесообразно обратиться к позициям исследователей, рассматривающих влияние субъективной стороны на квалификацию незаконной добычи водных биологических ресурсов.

Так, Золотарёва О. В. в статье «Влияние субъективной стороны состава на квалификацию незаконной добычи (вылова) водных биологических ресурсов» [12] анализирует вопросы, связанные с определением специфики субъективной стороны браконьерских деяний, а также её влияния на квалификацию правонарушений и достижение целей наказания. По результатам исследования автор делает вывод, что незаконная добыча рыбы, водных животных и растений может осуществляться исключительно с прямым умыслом.

Самойлова Ю. Б. разделяет эту позицию. Автор подчеркивает, что  «незаконная добыча (вылов) водных биологических ресурсов может быть совершена только умышленно. Данная позиция представляется наиболее обоснованной» [13].

Автор подчёркивает, что браконьеры осознают вредоносность незаконной добычи (вылова), что свидетельствует о наличии умысла, а также указывает, что «умысел лица, совершающего незаконную добычу (вылов) водных биоресурсов, всегда заранее обдуманный, поскольку процесс добычи требует предварительной подготовки, выбора места и средств лова» [13].

Кроме того, исследователь приходит к выводу, что «преступление не может быть неосторожным. Оно совершается умышленно. Прямой умысел имеет место в формальных составах рассматриваемого преступления, косвенный – в составах материальных» [13].

Таким образом, представленные позиции исследователей позволяют заключить, что деяния, предусмотренные статьёй 256 Уголовного кодекса Российской Федерации, характеризуются исключительно наличием прямого умысла. Уголовная ответственность наступает в случаях, когда лицо осознаёт противоправный характер совершаемых действий и целенаправленно осуществляет незаконную добычу водных биологических ресурсов. При отсутствии умысла, например, при неосторожном выходе в запретную акваторию без намерения осуществлять добычу, содеянное подлежит квалификации по статье 8.37 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях.

Указанный подход соответствует разъяснениям Пленума Верховного Суда Российской Федерации, в которых акцентируется внимание на разграничении составов преступлений, предусмотренных статьёй 256 УК РФ, и административных правонарушений, не содержащих признаков преступления [3].

Однако судебно-следственная практика показывает, что при отсутствии доказательств умысла дела нередко не переходят в уголовную плоскость и рассматриваются как административные. Это происходит потому, что на первоначальном этапе расследования часто допускаются ошибки (не фиксируются орудия лова, обстоятельства происшествия, следы, не проводится своевременный осмотр места добычи). В результате собрать достаточную доказательственную базу, подтверждающую умысел, становится невозможно.

Как отмечает Д. В. Цыганов, «результаты изучения материалов уголовных дел об этом преступлении дают основание для вывода, что подавляющая часть следственных ошибок допускается в ходе осмотра места происшествия» [14].

Недостаточная тщательность фиксации доказательств на первоначальных этапах расследования зачастую приводит к утрате значимых сведений, необходимых для установления субъективной стороны деяния, что затрудняет доказывание умысла и нередко обусловливает переквалификацию противоправного деяния из уголовно наказуемого в административное. При этом в случае отмены решения о привлечении к административной ответственности и последующего возбуждения уголовного дела восполнить неполноту ранее проведённого осмотра места происшествия, как правило, не представляется возможным.

Таким образом, одной из основных проблем разграничения уголовной и административной ответственности за незаконную добычу водных биологических ресурсов является не только сложность установления умысла, но и недостатки в процессуальной деятельности правоохранительных органов на первоначальных стадиях расследования. Ошибки при осмотре места происшествия и фиксации доказательств препятствуют надлежащему доказыванию субъективной стороны деяния, вследствие чего даже при наличии признаков преступления материалы нередко квалифицируются по нормам административного законодательства.

Проведённый анализ показал, что разграничение уголовной и административной ответственности за незаконную добычу водных биологических ресурсов остаётся одной из наиболее сложных проблем современного экологического права. Основные трудности связаны с отсутствием единых критериев определения «существенного» и «крупного» ущерба, дублированием норм УК РФ и КоАП РФ, а также недостатками в правоприменительной практике.

Неоднородность судебных решений по сходным делам указывает на необходимость унификации подходов к оценке размера ущерба и совершенствования нормативного регулирования. В связи с этим, целесообразно разработать единые методики расчёта ущерба, закрепить объективные критерии разграничения составов преступлений и административных правонарушений, а также усилить межведомственное взаимодействие органов, осуществляющих контроль в сфере рыболовства и охраны водных биоресурсов.

Внедрение цифровых инструментов мониторинга, совершенствование процессуальных стандартов и повышение качества фиксации доказательств позволят повысить эффективность уголовно-правовой охраны водных биологических ресурсов и обеспечить единообразие правоприменения в прибрежных регионах России.