Немецкая эпическая поэма «Песнь о нибелунгах» по праву считается шедевром средневековой литературы. Ее анономный автор – настоящий мастер повествования, искусно вплетающий в канву собственного рассказа многочисленные мотивы и сюжетные линии, унаследованные от предшествующей традиции сказаний о нибелунгах. Его текст, в целом, отличается линейностью, логичностью и невероятной для эпической поэзии психологической достоверностью в прорисовке персонажей и их деяний. Тем не менее, в поэме есть несколько эпизодов, в которых герои начинают совершать необъяснимые поступки, вести себя несообразно логике и своим же собственным ранее задекларированным намерениям. Мы убеждены, что каждый из таких эпизодов заслуживает детального анализа, поскольку нагромождение противоречивых действий в «Песни» всегда говорит не о небрежности автора, а о его попытках сохранить в своем произведении ряд важных деталей, переданных ему фольклорной традицией, но не всегда понятных ему самому. Иными словами, нелогичные эпизоды поэмы – это те места, где на поверхность выходят глубокие тектонические пласты, из которых она сформирована, и где у исследователя появляется возможность рассмотреть или реконструировать утерянные предания и верования германских народов.

Так, например, уничтожение клада нибелунгов Хагеном и сопутствующие ему многочисленные метания всех персонажей объясняются, как мы показали это в одной из наших прежних работ, архаическими представлениями о мироустройстве, согласно которым вещами из мира мертвых можно пользоваться только в мире мертвых, а среди живых они сеют разрушение и гибель [3, 27-28]. Эти представления, распространенные в древности и в раннее Средневековье, когда возникли легенды, положенные в основу «Песни о нибелунгах»,  были уже почти утрачены к XIII веку, когда писалась поэма, а потому и сам автор мог не знать в точности, почему герои его сюжета повели себя именно так, а не иначе, но добросовестность рассказчика, его уважение к своему материалу, заставляли его по возможности сохранять все значимые детали, даже если они утежеляли повествование.

 Настоящая же статья посвящена рассмотрению еще одного внешне нелогичного эпизода поэмы, а именно сватовства к Брюнхильде. Почему мы называем этот эпизод нелогичным? Потому что на его протяжении главный актор, Зигфрид, совершает массу ненужных телодвижений, раз за разом рискуя то жизнями своих спутников, то собственной репутацией. Восстановим краткую хронологию событий.

Узнав, что его друг Гунтер хочет посвататься к исландской королеве Брюнхильде, Зигфрид предупреждает его об опасности этого предприятия, ведь Брюнхильда – дева-воительница, и претенденту на ее руку придется победить ее в бою, что очень сложно. Однако же Зигфрид берется помочь в этом сватовстве в обмен на обещание, что Гунтер отдаст ему свою сестру Кримхильду. Гунтер хочет взять с собой побольше воинов, но Зигфрид решительно возражает: впечатлить гордую королеву можно только личной доблестью, а никак не количеством солдат и слуг. В результате они едут в Исландию всего вчетвером – Гунтер, Зигфрид, главный вассал бургундского дома Хаген и его юный брат. В Исландии Зигфрид скрывает свой статус, он называется слугой Гунтера и ведет в поводу его коня. При этом почему-то Зигфрид одет в расшитую белую одежду, в точности как у Гунтера, и идет подле него, тогда как другие двое вассалов идут позади. Такое несоответствие между поведением и заявленным социальным статусом сбивает Брюнхильду с толку, и впоследствии она потратит немало сил, чтобы выяснить, кто же все-таки такой Зигфрид, ровня ли он бургундскому королю или его слуга.

Далее Зигфрид, укрывшись шапкой-невидимкой, проходит боевые испытания вместо Гунтера и побеждает королеву. Она, тем не менее, еще не вполне готова расстаться со своей девичьей свободой, и созывает своих вассалов на свадебный пир, что бургунды расценивают как вооруженную угрозу. И тогда Зигфрид вновь берется помочь – он оставляет своих товарищей в Исландии, а сам на лодке отправляется к королю карликов-нибелунгов Альбриху за подмогой [2, 413-414]. Это дополнительное плавание было бы абсолютно ненужно, если бы Зигфрид сам сначала не настоял на том, что свиту следует оставить дома. Сейчас, однако же, он более не помышляет впечатлять Брюнхильду отвагой, а пускается за дружиной.

Он успевает вернуться с подмогой вовремя, Брюнхильде приходится покориться и отплыть с ними в Бургундию. С полдороги Хаген уговаривает его поехать вперед в Вормс, отвезти туда весточку об их скором прибытии [2, 419]. Эта комиссия, во-первых, унизительна для Зигфрида, так как вынуждает его, принца и прославленного героя, выполнять работу рядового гонца. Во-вторых, она просто неосуществима и, на самом деле, бесполезна. Зачем предупреждать бургундов о возвращении их короля? Так ли принципиально было устроить торжественную встречу, чтобы стоило из-за этого упрашивать Зигфрида взяться за эту работу? Кроме того, учитывая, что герои плыли по морю на одном корабле, встает вопрос, на чем же Зигфрид должен был добраться до Бургундии? Это он обязан был каким-то образом опередить их в пути, или они собирались встать на стоянку, чтобы обеспечить ему фору?

В «Старшей Эдде» парраллельный сюжет о завоевании Брюнхильды изложен проще: Сигурд видит прекрасную деву, спящую в круге огня и щитов, проходит через это препятствие и будит красавицу. Они решают пожениться, но сперва Сигурд оставляет ее и отправляется на поиски новых приключений. Когда он гостит в доме молодого конунга Гуннара, сестра конунга, влюбившись в гостя, поит его напитком забвения, и он забывает о своей нареченной невесте и женится на самой Гудрун [4, 272]. В таком изложении нет явных внутернних противоречий, но остается тот же главный вопрос: почему Сигурд не женился на Брюнхильде тотчас же, зачем понадобилась эта разлука?

Если в поисках ответов на эти вопросы мы обратимся к европейскому фольклору, то получим неожиданно большой корпус текстов со сходным сюжетом: это и миф о Тесее и Ариадне, и множество русских сказок о Василисе Пермудрой («Иван купецкий сын и Василиса Премудрая», «Иван гостиный сын и Василиса Премудрая», «Василиса Премудрая», «Морской царь и Василиса Премудрая», «Иван русский богатырь»), и сказки германских народов (норвежские «Замок Сориа-Мориа» и «Чудо-девица», записанная братьями Гримм немецкая сказка «Железная печь»). На самом деле, таких сказок намного больше, но для операционного удобства мы решили ограничиться анализом перечисленных. Главное, что объединяет эти истории с исследуемым эпизодом «Песни» и «Эдды» — это то, что герой добывает прекрасную невесту к чужих краях, но на обратном пути оставляет ее в некоем промежуточном пункте у воды, а, вернувшись домой, забывает ее и женится или собирается жениться на другой. Причем во всех названных случаях, за исключением греческого мифа, эта разлука очень странно и нелогично обоснована – герой хочет предупредить родителей о приезде невесты (Зачем?), или приготовить свадьбу (А нельзя ли было сперва доставить девушку до комфорта и безопасности родного дома, а уж потом заниматься приготовлениями?), или взять коней и карету, чтобы невеста не шла пешком (Излишняя забота, учитывая, что она уже проделала пешком значительно большее расстояние).

Как бы ни рационализировался в сказке этот поступок, он остается ключевым – герой не довозит невесту до дома, оставляя ее ждать его возвращения неподалеку. Поэтому мы объединяем эти повествования в группу сюжетов «невеста за порогом». Рассмотрим подробнее сюжетную схему этих сказок:

1. Герой отправляется в чужие края, чаще всего отделенные от его родины водным препятствием. Там ему предстоит пройти тяжелые испытания или победить чудовище. В ряде вариантов этого сюжета оказывается, что родители или судьба отдали героя чудовищу в рабство, и он старается освободиться. Так, во всех сказках о Василисе Прекрасной отец героя обещает его морскому царю или царю Некрещеному Лбу. Герой сказки «Иван русский богатырь» никому не обещан, он случайно попадает в избу, где сидит князь Медведь, впрочем, Медведь, как и морской царь в прежде упомянутых сказках, тотчас начинает давать ему смертельно опасные поручения под угрозой убийства. Афинский царевич Тесей отправляется на Крит в качестве дани царю Миносу, который приказывает ему вернуть из моря брошенное туда кольцо.
2. Пройти эти испытания ему помогает дочь или пленница чудовища. С ее помощью герой уничтожает злую силу или находит способ бежать, и девушка едет с ним в статусе его невесты. В некоторых вариантах чудовище гонится за ними, но мудрая девушка его задерживает или обманывает, и оно вынуждено отстать.
3. Когда до дома героя остается уже немного, он – по собственной ли инициативе или по воле невесты – оставляет ее подождать у ручья, у пруда, или реже – просто в лесу, а сам идет домой. Перед этим героиня ставит ему ряд условий. Иногда она велит ему ничего не есть и не пить в родном доме, но это условие опционально – оно встречается только в двух из проаналазированных нами сказок. В других случаях ему запрещено упоминать невесту, хвастаться ею. Главное же условие состоит в избегании контактов с женщинами своего рода, здесь могут упоминаться мать, сестра, или вообще все родственницы и соседки. Василиса Премудрая наставляет: «Со всеми целуйся, не целуйся только со своей крестной матерью, а то меня позабудешь» (Иван гостиный сын), «не целуй сестрицы» (Морской царь). Настасья Прекрасная, дочь князя Медведя, говорит перед разлукой: «Ты в село свое придешь, с девками – с бабами поцелуешься, парного молока нахлебаешься, меня забудешь!» (Иван русский богатырь). Исключение составляет миф об Ариадне, покинутой на острове Навксос по приказу Диониса, причем Тесей не имел намерения вернуться за ней.
4. Герой нарушает условия и точас забывает свою невесту. Как правило, этого добиваются именно женщины из его семьи. В норвежской сказке «Чудо-девица» герой искренне старается выполнить советы своей любимой, он игнорирует всю свою родню, съехавшуюся на свадьбу его старшего брата, и ничего не ест, пока сестра невесты не протягивает ему яблоко (Чудо-девица). В сказке «Сориа-Мориа» героиня вообще остается на том же самом острове, где он ее и освободил из-под власти тролля, но у него есть возможность волшебным образом вызвать ее к себе, где бы он ни был. Однако, прежде чем он подготовит свой дом у ее приезду, он не должен вызывать ее туда. Нарушить этот запрет его заставляют именно соседские девушки, или, в другом переводе, — служанки из соседнего замка. Раньше они смеялись над героем и пренебрегали им, и теперь он хочет показать им, какую красавицу он раздобыл себе в жены (Сориа-Мориа). Забыв же невесту, в  скором времени он собирается жениться на другой. В «Чудо-девице» эта другая даже названа – это и есть сестра невесты его старшего брата, там самая, которая подала ему яблоко.
5. Героиня проникает в его дом неузнанной и на свадебном пиру заставляет его себя вспомнить. Для этого нужно, чтобы о ней и ее отношениях с героем заговорила не она сама, а некто другой. Русская Василиса Премудрая для этого печет пирог, из которого на свадьбе вылетают два голубя и вступают в диалог: голубь просит его накормить или полюбить, а голубка отказывает, мотивируя это тем, что иначе голубь забудет ее, как Иван забыл Василису. Настасья Премудрая делает из теста голубей, которые оживают на свадебном пиру и вступают в подобный же спор.  А норвежская Чудо-девица приносит с собой курицу и петуха, которые начинают отнимать друг у друга яблоко. Позабавленный жених восклицает: «Ты только погляди, как они бьются из-за яблока!» И только тогда она может напомнить ему о себе: «Так и мы с тобой бились, чтобы на свободу выйти». Как только из чужих уст слышатся имена героев и история их любви,  как с жениха спадают чары, он ее узнает и берет в жены.

 Итак, во всех этих сказках герой освобождает красавицу из заморского царства, связанного с хтоническими чудищами, но почему-то не довозит ее до дома. Очевидно, что его дом и семья нуждаются в какой-то специфической подготовке, чтобы быть способными принять его невесту. К какой именно, впрочем, соврешенно не понятно. Только в одной из названных историй, «Сориа-Мориа», герой начинает делать нечто необычное, вернувшись домой. Хольвар, своего рода норвежский Пепеляк, до начала своих приключений, все время сидел у очага на ящике с золой и пересыпал ее между пальцами. И вот сейчас, вернувшись после битвы с троллями, он приходит в отчий дом и опять садится на этот ящик играть с золой. И только тогда его узнают родители, сперва почему-то принимавшие его за незнакомца. Однако после этого он встречается с соседскими девушками, в нарушение запрета вызывает к себе невесту, и мы уже не можем выяснить, что же, все-таки он собирался делать, чтобы иметь возможность привезти прекрасную королевну к себе.

Но что же такое эта заморская невеста, что она не может просто и без подготовки войти в дом своего жениха? Из самих сказок корпуса «невеста за порогом» мы узнаем о ней немного: она мудрая красавица, волшебница, дочь чудовища или морского царя. В русском варианте она оказывается связана с водоплавающими птицами, потому что ее знакомство с героем включает в себя мотив украденной одежды/крыльев. Героиня и ее сестры в виде птиц прилетают искупаться в озере, скидывают крылья и идут купаться. Герой похищает крылья или сорочку самой прекрасной девушки и вынуждает ее обещать, что она станет его женой (“Иван гостиный сын», «Василиса Премудрая», «Морской царь и Василиса Премудрая»). Вода в магическом сознании древних европейцев есть ворота в иной мир, она неразрывно отождествлена со смертью. А водоплавающие птицы, обитатели как надводного, так и подводного пространства, видятся как некое связующее звено между этими двумя мирами, лиминальные существа, не вполне мертвые, но не вполне и живые.

Еще ярче эта принадлежность невесты к миру нежити видна в других европейских сказках, таких, например, как исландские «Сказка о королевиче Хлинике и Тоуре крестьянской дочке», « Хельга дочь старика», «Сигни и принц Хлини», болгарская «Добрый царевич», русские «Звериное молоко», «Сказка о Силе-царевиче и об Ивашке белой рубашке». В них отсутствует мотив оставления невесты за порогом, но, как и в ранее описанном сюжете, герой собирается жениться на чужеземной красавице из-за моря.

При этом в упомянутых исландских сказках история, в некотором роде, зеркально противоположна сюжету «невеста за порогом». Здесь главная героиня повествования – не чужеземка, она выросла вместе со своим возлюбленным, была его соседкой, много лет знала его, помогала ему спастись от пленивших его троллей. А потом герой видит «дивный корабль», приплывший из-за моря, и красавицу на этом корабле, влюбляется в нее и тотчас забывает свою прежнюю любовь. Как только чужеземная красавица появляется в королевских покоях, там начинают пропадать люди. Героиня убеждает героя подсмотреть за невестой, когда та думает, что ее никто не видит. В результате они становятся свидетелями того, как иноземка превращается в страшное чудовище и ест людей. Чары тотчас спадают с героя, и на свадебном пиру он зарубает чудовище и женится на своей истинной невесте.

В перечисленных выше славянских сказках сюжет, в целом, довольно близок к сюжету «невесты за порогом», за исключением одного важного добавления – в них присутствует волшебный помощник. Так, в болгарской сказке «Добрый царевич» и в русской «Сказке о Силе-царевиче» герой с честью хоронит случайно найденного покойника, и тот потом встает из могилы, чтобы отблагодарить героя за милость. В русской сказке «Звериное молоко» чудесный помощник возникает из костей убитого бычка, что тоже делает его живым покойником. Когда же царевич женится на чужеземной царевне, мертвый помощник бодрствует подле его ложа и спасает его от змей: в болгарской сказке они выползают из уст царевны, в «Сказке о Силе-царевиче» змей прилетает к царевне по ночам. Но момент окончательного очищения иностранной жены от змеиной сущности наступает на пути домой. Тогда волшебный помощник требует от героя уступить ему свою жену. Верный слову дружбы, герой вынужден согласиться, и покойник разрубает его жену напополам. Из ее чрева вываливаются змеи, герой и его помощник уничтожают их, после чего помощник оживляет женщину и возвращает ее мужу, объясняя свое поведение: «Я хотел только, чтобы тебе из уст жены никогда больше не угрожала опасность» («Добрый царевич»).

В знаменитой французской легенде о фее Мелюзине героиня обречена каждую субботу ниже пояса превращаться в змею. Когда молодой граф Раймон встречает ее у родника и влюбляется в нее, она ставит ему условие никогда не подглядывать за ней по субботам. Но через много лет он нарушает это требование, видит ее хвост и вслух упрекает ее за это, называя «гнусной змеей». После этого она немедленно исчезает из его дома («Мелюзина). Мелюзина считалась родоначальницей могущественного аристократического рода Лузиньянов, по этой ли или по какой-либо иной причине, легенда не содержит никаких упоминаний о вреде, причиняемом ею окружающим людям. Впрочем, в одном из вариантов легенды сказано, что она родила своему мужу много сыновей, все они стали храбрыми и сильными рыцарями, но каждый был отмечен каким-либо уродством, что тоже намекает на их генетическую связь с нижним миром.

Итак, чужеземная красавица во всех этих сказках – это представитель подземного и подводного мира, порождение хтонических чудищ, получеловек – полузмея, и если ее ввести в свой дом, не соблюдая мер предосторожности, она, как мы видели на примере исландского фольклора, начнет есть людей. Как можно обезвредить ее вредносные потенции? Либо с помощью чудесного помощника-мертвеца, либо путем выполнения неких ритуальных действий, создав специальные условия, при которых невеста могла бы безопасно для себя самой и принимающей ее семьи измениться и стать своей, отринув все связи с опасным пространством иного мира.

Что же это за условия? Во-первых, очевидно, что в этом важна постепенность. Герой, вернувшийся из царства смерти, сперва сам должен выйти из-под длинной тени, отбрасываемой смертью – он не должен называть себя, он не должен разговаривать с близкими, он не должен есть и пить человеческую еду. Мы предполагаем, что единственный правильный вариант его поведения в этот момент демонстрирует как раз Хольвар из сказки «Сориа-Мориа». Он приближается к очагу и прикасается к золе, то есть устанавливает контакт с духами предков. И именно в этот момент родители узнают его; поскольку его приняли родовые духи, он снова стал вполне живым человеком, лично с него ограничения снимаются.

Но не с невесты. Она еще должна задержаться у границы семейной территории. Ее нельзя вызывать в дом, о ней нельзя рассказывать. Особую опасность для отношений героев по-прежнему  представляют женщины дома жениха. Контакт героя с ними способен прервать процесс поэтапного вхождения невесты в дом.

Этапы этого процесса демонстрирует одна из самых популярных русских сказок – «Царевна-лягушка». В ней змеедева, днем обитательница двух миров, пришедшая из воды, ночью – прекрасная девушка, выйдя замуж за царевича, сперва поселяется с ним в его тереме, то есть не входит в родовой дом, где живут царь с царицей. Затем она присылает туда подарки, потом, только по приглашению главы рода, и только на время, приезжает туда. Последним этапом было бы ее окончательное «одомашнивание», когда у нее больше не было бы необходимости прятаться под лягушачьей кожей. Но как только царевич лишает ее этой защиты, она немедленно исчезает, так же как и Мелюзина, так же, как и прекрасная принцесса, улетевшая в замок Сориа-Мориа.

Однажды сорванный процесс вхождения невесты в дом жениха может быть восстановлен либо усилиями самого жениха, как в той же «Царевне-лягушке» и «Сориа-Мориа», либо – и этот вариант для нас интереснее, поскольку чаще встречается в сказках изучаемой группы и дает больше материала для анализа – хитростью невесты. Она должна проникнуть в дом тайно и заставить других говорить о ней, причем в четко определенных обстоятельствах – на свадебном пиру, в присутствии всей семьи жениха. В норвежской «Чудо-девице» этому публичному опознанию на свадьбе предшествует еще одна предосторожность невесты. Чудо-девица там оказывает семье своего жениха ряд услуг, одалживая им необходимые вещи. Когда же старый король в благодарность хочет пригласить ее на свадьбу своего сына и посылает за ней своих слуг, она отказывается: «Если он слишком хорош, чтобы самолично прийти ко мне, то и я слишком хороша, чтобы к нему ходить». Тогда король лично приходит за ней и вводит ее в свой дворец («Чудо-девица»).  Таким образом, невеста получает санкцию  от клана жениха – в дом ее вводит глава рода и предок ее мужа, весь род оказывается свидетелем ее опознания. И только после получения такой санкции жених тоже признает ее, и она может остаться с ним.

Все сказанное подводит нас к гипотезе, что сказки о «невесте за порогом», так же как и о змеедеве и помощнике-мертвеце берут свои истоки в мифологии европейских народов, а именно в ритуальном мифе, повествующем об опасностях экзогамного брака и кодифицирующем процедуру его заключения.

В процессе своего исторического развития большинство народов мира пришло к более или менее суровой экзогамии, где-то община делилась на взаимобрачные фратрии, где-то запрещались браки между людьми, носящими одну и ту же фамилию, и в любом случае, браки между родственниками существенно ограничивались. Чем бы ни объяснялось происхождение экзогамии: избеганием генетического вырождения вследствие инцеста, как полагал еще Л.Г. Морган [5], или необходимостью расширить социальные контакты, как это доказывали Э. Тайлор [8] и К. Леви-Строс[1], эмпирический опыт показывает, что экзогамия была чрезвычайно важна для древних обществ.

Например, недавно немецкие палеогенетики из Общества Макса Планка в Йене и университета Тюбингена обнаружили материальные доказательства существования и социальной обусловленности экзогамии в конце неолита и в бронзовом веке. Они изучили останки людей, захороненных в Баварии, в долине реки Лех, принадлежащих к археологическим культурам шнуровой керамики, колоколовидных кубков, раннему и среднему бронзовому веку  (в целом период от 2750 до 1300 г. до н.э.). Авторам исследования удалось реконструировать шесть семей и проследить за ними на глубину 4-5 поколений. Представители этих семей были погребены с богатым инвентарем. Особый интерес представляют женские могилы: женщины из богатых захоронений не только не были родственницами богатых мужчин, они родились и выросли в местах, отстоящих от долины Леха минимум на 100 километров,  по всей вероятности, на территории нынешних Восточной Германии и Чехии. А вот захоронений взрослых дочерей этих зажиточных родов обнаружено не было. В бедных же могилах и мужчины, и женщины оказались местными, но в родство с аристократией долины они не вступали. Таким образом, получается, что верхняя страта земледельцев принципиально не принимала в свою среду местных девушек из нижних слоев общества, вместо того они женились исключительно на чужеземках из таких же привелигированных семей, а своих дочерей выдавали замуж в далекие поселения [6, 731-734]. Результаты этого исследования наглядно демонстрируют важность экзогамии для древнего общества, и особенно для его социальной верхушки.

В то же время экзоганмый брак должен был представляться весьма опасным предприятием. Девушка из чужой семьи, похищенная у источника, да даже и высватанная у родителей, все равно оставалась незнакомкой, чье подлинное происхождение, способности и интенции были неизвестны – отсюда и само русское слово «невеста», то есть «неведомая». Она могла быть дочерью друга или торгового партнера, а могла, на самом деле, оказаться и оборотнем, принявшим облик человека.

В одной из своих прежних работ мы уже обращались к теме мифологии экзогамного брака в контексте «Песни о нибелунгах», доказывая, что в своем первоначальном виде история укрощения Брюнхильды есть миф об ужасной девственнице, губящей мужчину во время первой брачной ночи. Поэтому жениться на ней возможно лишь при содействии чудесного помощника, персонифицирующего дух предка [7, 25-30]. Однако для ритуально-магического сознания проблемы, создаваемые обычаем экзогамии, не ограничиваются лишь той угрозой, которую несет жениху секс к чужеземной невестой, ведь помимо жениха, девушка из иного мира может вредить и другим членам клана. Кроме того, существует и противоположный аспект проблемы: для самой девушки пребывание под чужим кровом может быть не менее опасным – покинув родительский дом, она лишилась защиты собственных духов-покровителей, а духи мужниного дома могут быть к ней враждебны.

Решению этой проблемы, как мы полагаем, и служит поэтапное вхождение невесты в дом жениха, в искаженном виде сохранившееся в сюжете «невеста за порогом». Вернувшись из далеких краев в отчий дом, молодой мужчина сперва должен провести некий обряд ритуального очищения или ритуального узнавания духами предков, и пока этот обряд не завершен, на него накладываются пищевые табу и ограничение / запрет на контакты с родственницами. Цель такого запрета может быть двоякой: во-первых, это могло служить защитой для местных женщин, которые пострадали бы первыми, случись злому чужаку проникнуть в дом под видом родича;  во-вторых, женщины своего рода могли мыслиться как конкурентки экзогамной невесте, особенно опасные в такой момент уязвимости. Затем о появлении нового члена в семье следовало доложить предкам, как живым, так и мертвым, получить на это их согласие, после чего молодая жена могла обмениваться подарками с мужниной родней, участвовать в общем труде и ненадолго заходить в родовой дом. И, только убедившись в ее безопасности для семейного коллектива и в благосклонном отношении к ней со стороны духов рода, ее принимали как полноправного члена клана. Если же к процедуре относились без должной тщательности, то, как рассказывают нам сказки, невеста могла оказаться змеей и приняться губить новую родню, либо же вынуждена была бежать и прятаться, чтобы духи предков не набросились на нее.

Применив эту объяснительную модель к нашему собственному материалу, мы увидим, что история Сигурда и Брюнхильды в «Старшей Эдде» становится простой и логичной. Сигурд освободил от проклятия девушку в заморском краю, сговорился с ней и отправился на родину готовиться к заключению брака по всем правилам, диктуемым экзогамией. Однако там он, как и персонажи выше проанализированных сказок, нарушил оба основных табу – вступил в контакт с Гудрун и выпил предложенный ею напиток, в результате чего забыл свою нареченную. Говоря это, мы вполне осознаем, что, согласно эддическим песням, дом Гьюкунгов не был родным домом Сигурда, а Гудрун не была его родственницей. Но и «Старшая Эдда» не является ни собственно мифом, ни даже прозведением, созданным в глубокой древности. Наложение одних мотивов на другие встречается в ней нередко. Примером такого наложения как раз служит история Сигурда и Брюнхильды. Герой тут выступает то в функции жениха, оставившего невесту за порогом, в частности когда он нарушает запреты, встретившись с Гудрун, то в функции чудесного помощника, когда проводит с Брюнхильдой ночь, положив между нею и собой меч, сочащийся ядом [4, 289].

И в «Песни о нибелунгах» мы находим ту же интерференцию мотивов.  Здесь магистральная линия в сказании о Брюнхильде следует сюжету о змеедеве и волшебном помощнике. В функции помощника жениха Зигфрид называется слугой, проходит вместо Гунтера все состязания с исландской королевой, борется с нею брачной ночью. От сюжета «невесты за порогом» здесь остаются лишь два загадочных путешествия Зигфрида за море. Но оба раза он уезжает, когда невеста уже добыта, — первый раз он, в точности как герой «Сориа-Мориа», оставляет ее на том же острове, где и завоевал ее, второй раз покидает своих товарищей и невесту незадолго до дома и отправляется вперед подготовить встречу. Характерно, что он соглашается поехать в Бургундию именно для того, чтобы встретиться с Кримхильдой и принять награду из ее рук, что тоже косвенно отсылает нас к нарушенному табу на контакты с родственницами.

Таким образом, мы показали, что сказание о Брюнхильде, сохраненное в «Песни о нибелунгах» и в «Старшей Эдде», можно рассматривать как переосмысление и беллетризацию древнего ритуального мифа, объясняющего происхождение религиозных предосторожностей и обрядов, которыми было обставлено заключение экзогамного брака.